Точно весна.

Златоглазка.

@темы: Кхм., Так и живем, 脑死亡

---

какое дивное занятье
читать словарь в глухой ночи
зря говорят что все понятно
врачи

@темы: renyxa, Прибить., 脑死亡

---

Веснаааа

Итак.
В известном месте сегодня впервые за год встречен мааленький таракашка
Весну объявляю наступившей.
Можно начинать носиться по этажу и всех на эту тему трясти.

@темы: Кхм., Так и живем, Прибить., Чудеса интуиции, 脑死亡

---

Download Ground in C minor for free from pleer.com

Википедия

ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D1%91%D1%80%D1%81%...

@темы: Манжеты

---

Глюкофон, сын Ханга...

Ой, мы сегодня с девочкой К. занятий ждали, и мимо проходила О.К. Она направлялась к доске с важной миссией - объявление писать. И на время написания доверила свое имущество девочке. А чтоб дети не скучали не заснули - жестом фокусника извлекла из своего изящного рюкзачка волшебный инструмент

глюкофон

ru.wikipedia.org/wiki/%C3%EB%FE%EA%EE%F4%EE%ED. И маленькие обезьянки похватали палочки(после вдумчивого анализа пришли к научному выводу, что это нерасторжимый союз резинового мячика и палочки для суши и стукнули. Заржали. Стукнули. Заржали. Дальше ржали и стучали параллельно. Вообще - чудная штука. Даже захотелось было по хангу постучать. Преподавательнице с трудом удалось оторвать меня от вызвания духов безобразия и увести на латинский.
И я настаиваю на актуальности названия "Музыка для галлюцинаций". А что? По-моему, вполне звучит.



На май humble opinion - не лучший пример, но все равно красиво, лучше пока не нашлось, так что пущай висит в качестве иллюстрации.

@темы: Кхм., Так и живем, Кто позволил?, Прибить., Чудеса интуиции, 脑死亡

---

В голове песенка вертится. К чему бы?

Cкачать Михаил Боярский Пуркуа Па бесплатно на pleer.com

Как жалко, что больше не получается играть в мушкетеров.

В исполнении Лоры. Какой именно - не знаю. Качество, конечно, более чем сомнительное, но пусть будет. Для полноты картины. Раньше мне э т о не попадалось.

Cкачать Лора Пуркуа па бесплатно на pleer.com

@темы: Кхм., Прибить.

---

Пятиминутка дури.

Встретилось случайно ВКонтакте.
Просто картинки хорошие, по-моему. Манера классная.
vk.com/cadette?z=photo-49439086_333086131%2Fwal...

@темы: Кхм., Манжеты, Прибить.

---

"Шурики", "шурики", у меня есть "шурики"
*Радостно скачет*.

@темы: Кхм., Так и живем, Прибить.

---

А закончилось все банально - рисуночками к "Дому, в котором.."
Мне ж с этой рожей теперь в одной квартире спать...

@темы: Кто позволил?, Прибить., Чудеса интуиции, 脑死亡

---

+к предыдущим.

Ковыряюсь в языке жестов. Первое впечатление от систем (это все про русский, насчет остальных пока не знаю) - похоже на японский. Хотя бы наличием "идеограмм" + азбуки для передачи того, для чего нет "идеограммы".

@темы: Кхм., Так и живем, Кто позволил?, Чудеса интуиции

---

Определенно дебил.

Ах, зачем, зачем, зачем не принимаю я решения, а сижу и надумываю головную боль?
Вот теперь мне вспомнился еще стишок - там...там было про аптеку, про старика, кажется, про смерть - в первом ГУМе, на десятом этаже висел стенд, как теперь про площадь с башней - только то был какой-то славянский язык, по-моему. И переводов было два, вроде бы, и из них один мне казался однозначно более удачным - стенд по дороге был, и каждую неделю все додумыалось и додумывалось, и под конец был такой немаленький анализ, только все это было как-то рассказать некому и незачем. А теперь я не могу вспомнить.
Стишок-то был цепляющий.
Ах, зачем-зачем-зачем...

@темы: Так и живем, Прибить., Чудеса интуиции, 脑死亡

---

Кратко: я дебил.

Песня всадника («Чёрный конь и месяц рыжий...»)
автор Федерико Гарсиа Лорка (1898—1936), пер. Анатолий Якобсон (1935—1978)
Язык оригинала: испанский. — Источник: Ф. Г. Лорка. Лирика. Москва, Гослитиздат, 1969. 158 с. (c. 130)[1]. В интернете: antho.net

Песня всадника


Кордова.
В дали и мраке.

Чёрный конь и месяц рыжий,
а в котомке горсть оливок.
Стук копыт нетерпеливых,
доскачу — и не увижу
Кордовы.

На равнине только ветер,
чёрный конь да красный месяц.
Смерть уставила глазницы
На меня через бойницы
Кордовы.

Как дорога в даль уносит!
О, мой конь неутомимый!
Смерть меня сегодня скосит
перед башнями немыми
Кордовы.

Кордова.
В дали и мраке.

Что-то вспомнилось. Но просто так оно вспомниться не могло.
Пару лет назад, когда в ШЮФе был английский, а в нем я, но уже не тот английский, который был-был, а уже плавно загибающийся, на этом самом английском в начале года многочисленные дети получили(видимо, для снижения численности) "творческое", надо думать, задание. Фишка была в чем: давался список предметов, между собой общего имеющих примерно как ворон и письменный стол, если не меньше, а придумать надо было историю, объясняющую пребывание их в одной сумке. Списков было несколько, три, что ли. И в моем, среди всего прочего, завалялся томик Лорки.
Как связать несвязуемое? Наделить главгероя диссоциативным расстройством личности!
И это был весьма длинный, омерзительно безграмотный и чудовищно тяжкий рассказ о погоне и психозе, о страхе и паранойе, о боли и неприсутствии. Но. Обоснование было.
Так вот, возвращаясь к стишку. Просто так упомянуть книжку в таком контексте было нельзя. Поэтому приводилась цитата: Far off - yes, but solitary? A black horse, a red moon...oh, my brave horse! То есть, представляете, это ж надо было сначала влезть в интернет и долго и мучительно искать что-то более-менее соответствующее, а потом еще найти перевод на английский - через оригинал - и убедиться, что это все еще то, что нужно, выдрать это нужное, ввязать в текст и сочинять дальше, заткнув мантрой "уже пять утра" буквально кровоточащее оттого, что все как-то нелитературно, сердце. Которое мозг.
А теперь мне, видите ли, вспомнилось.
И чтобы понять, что же это был за стишок, потребовалось для начала найти сочинение. Это просто. А вот дальше уже веселее. Первый результат, который выдал гугл на навскидку "черный конь, красная луна" - "Джем. Белый конь. Аккорды." Окей, гугл. По полной цитате текст криво, но выполз. Но есть еще другая Песня Всадника, не Кордова. И это тоже познается методом проб и ошибок. У них там конь пегий и вообще все другое. И с черной, но луной, тоже есть, да, это тоже

Песня Всадника

Песня всадника

Под луною черной
запевают шпоры
на дороге горной...

(Вороной храпящий,
где сойдет твой всадник, непробудно спящий?)

...Словно плач заводят.
Молодой разбойник
уронил поводья.

(Вороной мой ладный,
о, как горько пахнет лепесток булатный!)

Под луною черной
заплывает кровью
профиль гор точеный.

(Вороной храпящий,
где сойдет твой всадник, непробудно спящий?)

На тропе отвесной
ночь вонзила звезды
в черный круп небесный.

(Вороной мой ладный,
о, как горько пахнет лепесток булатный!)

Под луною черной
смертный крик протяжный,
рог костра крученый...

(Вороной храпящий,
где сойдет твой всадник, непробудно спящий?)

Перевод Гелескула


Испанская Поэзия.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, Феникс, 1997. . Потому что это интернет и потому что это переводы, а что уж там в оригинале...
Кстати, внятного комментария потом так и не было, кажется. И вообще семинар вскорости загнулся. Может, это преподавательница меня так испугалась?

Короче, вывод: Я дебил

АПД: Это Кордова, с пегим конём.Перевод Я. Серпина




Кордова.
Одна на свете.

Конь мой пегий, месяц низкий,
за седлом лежат оливки.
Хоть известен путь, а все же
не добраться мне до Кордовы.

Над равниной, вместе с ветром, -
конь мой пегий, месяц красный.
И глядит мне прямо в очи
смерть с высоких башен Кордовы.

Ай, далекая дорога!
Мчится конь, не зная страха.
Я со смертью встречусь прежде,
чем увижу башни Кордовы!

Кордова.
Одна на свете.

Но это не делает лошадь менее

negr'ой

Canción del jinete


Córdoba.
Lejana y sola.

Jaca negra, luna grande,
y aceitunas en mi alforja.
Aunque sepa los caminos
yo nunca llegaré a Córdoba.

Por el llano, por el viento,
jaca negra, luna roja.
La muerte me está mirando
desde las torres de Córdoba.

¡Ay qué camino tan largo!
¡Ay mi jaca valerosa!
¡Ay que la muerte me espera,
antes de llegar a Córdoba!

Córdoba.
Lejana y sola.

1924.

Коль скоро

это

www.diccionario.ru/ - единственный адекватный онлайн-переводчик из полутора страниц поиска, имеет права быть упомянут. Вдруг пригодится?

@темы: Манжеты, Так и живем, Прибить., Чудеса интуиции

---

Он все-таки был. Муни.

Киссин.
Люблю Муни. Не всего, конечно - нет, кажется, среди встреченных мною литературных деятелей такого, с которым для меня возможно было бы полностью, всецело согласиться, всегда есть какая-нибудь зазубринка - в убеждениях, форме, да просто не нравится, простите. Да и среди не_литературных тоже. И это ведь нормально... Ведь нормально?
Но Муни я люблю.
Что у меня всегда вызывало глубочайшее недоумение - это почему на его стихи нет песен. Ведь просятся же, так и просятся. Или, может, они есть, просто скрываются? Но почему?

А, меня перло. У меня была ужасная попытка покласть на три аккорда вот это:


«Бубенцами зазвенев...»

Бубенцами зазвенев
В пляске ломких стройных линий,
Подходи ты к той из дев,
Что красивей королев,
Чей безудержен напев —
К черно-красной Коломбине.

Ах, звени, звени,звени,
Брось, Пьеро, напев дурацкий.
Пусть пылают наши дни,
Пусть горят кругом огни,
А потом хоть скрежет адский.

<1907>

И это:

Двойнику

От тебя, мой брат суровый,
Мне и некуда уйти.
Я метнусь во мрак еловый —
Ты, как бледный месяц, встанешь
На моем пути.

Ставни наглухо закрою,
Двери накрепко замкну, —
Потешаясь надо мною,
Ты стучаться в двери станешь,
Ты полночной птицей прянешь
К моему окну.
Прочь! Лежи в своей могиле!
(Иль не каждый мертвый спит?)
Иль тебя не схоронили?
Над тобою не служили
Панихид?
Иль не этими руками
Ты убит?
Нет, не каждый мертв убитый:
Под тяжелыми плитами
Пробуждается иной.
Так и ты, покинув плиты,
Всюду следуешь за мной.



Момент бессильного фангерлинга восхищения:

Ранняя осень

Воздух легкий, как забвенье,
Еле слышный листьев шелест,
Только будто Парки пенье,
Только будто смертью веет.

Не скрываясь, не играя,
Нити ножницами режет,
Не веселая, не злая, —
Иронически и нежно.

Отрывок из книги "Некрополь" Вл. Ходасевича.

M У H И

1.

Я все таки был.

Самуил Викторович Киссин, о котором я хочу рассказать, в сущности, ничего не сделал в литературе. Но рассказать о нем надо и стоит, потому что, будучи очень ,,сам по себе", он всем своим обликом выражал нечто глу­боко характерное для того времени, в котором протекала его недолгая жизнь. Его знала вся литературная Москва конца девятисотых и начала девятьсот десятых годов. Не играя заметной роли в ее жизни, он скорее был одним из тех, которые составляли "фон" тогдашних событий. Однако ж, по личным свойствам он не был "человеком толпы", отнюдь нет. Он слишком своеобразен и сложен, чтобы ему быть "типом". Он был симптом, а не тип.
Мы познакомились в конце 1905 г. Самуил Викторович жил тогда в Москве, "бедным студентом", на те двадцать пять рублей в месяц, которые присылали ему родные из Рыбинска. Писал стихи и печатал их в крошечном жур­нальчике "Зори", под псевдонимом Муни. Так и звала его вся Москва до конца его жизни (хотя под конец он стал подписываться: С. Кис­син). Так буду и я называть его здесь.
Мы сперва крепко не понравились друг другу, но с осени 1906 года как-то внезапно "открыли" друг друга и вскоре сдружились. После этого девять лет, до кончины Муни, мы прожили в таком верном братстве, в такой тесной любви, которая теперь кажется мне чудесною.
Внешняя история Муниной жизни очень не­сложна. Он родился в октябре 1885 года, в Рыбинске, в еврейской семье небольшого достатка. Окончив Рыбинскую гимназию, поступил на юридический факультет Московского университета. Летом 1909 года женился на Лидии Яковлевне Брюсовой, сестре поэта. В первые же дни войны был мобилизован, произведен в зауряд-воен­ные чиновники и скончался в Минске, 28 марта 1916 года. След, им оставленный в жизни, как и в литературе, не глубок. Но -- незадолго до смерти, с той иронией, которая редко покидала его, он сказал мне:
-- Заметь, что я все таки был.


2.

Предвестия упраздняются.

Мы переживали те годы, которые шли за 1905-м: годы душевной усталости и повального эстетизма. В литературе по пятам модернистской школы, внезапно получившей всеобщее признание как раз за то, что в ней было несущественно или плохо, потянулись бесчисленные низкопробные подражатели. В обществе -- тщедушные барышни босиком воскрешали эллинство. Буржуа, вдруг ощутивший волю к "дерзаниям", накинулся на "вопросы пола". Где-то пониже плодились санинцы и огарки. На улицах строились декадентские дома. И незаметно надо всем этим скоплялось элек­тричество. Гроза ударила в 1914 году.
Мы с Муни жили в трудном и сложном мире, который мне сейчас уже не легко описать таким, каким он воспринимался тогда. В горячем, предгрозовом воздухе тех лет было трудно дышать, нам все представлялось двусмысленным и двузначущим, очертания предметов казались шаткими. Действительность, распыляясь в сознании, становилась сквозной. Мы жили в реальном мире -- и в то же время, в каком-то особом, туманном и сложном его отражении, где все было "то, да не то". Каждая вещь, каждый шаг, каждый жест как бы отражался условно, проектировался в иной плоскости, на близком, но неосязаемом экране. Явления становились видениями. Каждое событие, сверх своего явного смысла, еще обретало второй, который надобно было расшифровать. Он не легко нам давался, но мы знали, что именно он и есть настоящий.
Таким образом, жили мы в двух мирах. Но, не умея раскрыть законы, по которым со­вершаются события во втором, представлявшемся нам более реальным, нежели просто реальный, -- мы только томились в темных и смутных предчувствиях. Все совершающееся мы ощущали, как предвестия. Чего?
Как и многим тогда, нам казалось, что вскоре должны "наступить события". Но, в отличие от многих других, наши предчувствия были, окрашены очень мрачно. Мы сами не представляли себе вразумительно, что именно произойдет. Мы старались об этом не говорить с посторонними. Но то, что проскальзывало, было неприятно. Нас не любили за "скептицизм" и "карканье". В одном стихотворном письме 1909 года Муни писал мне ясно:
Стихами Россию не спасти,
Россия их спасет едва ли.
Мы были только неопытные мальчишки, лет двадцати, двадцати с небольшим, нечаянно зачерпнувшие ту самую каплю запредельной стихии, о которой писал поэт. Но и другие, более опыт­ные и ответственные люди блуждали в таких же потемках. Маленькие ученики плохих магов (а иногда и попросту шарлатанов), мы умели вызывать мелких и непослушных духов, ко­торыми не умели управлять. И это нас расша­тывало. В "лесу символов" мы терялись, на "качелях соответствий" нас укачивало. "Символический быт", который мы создали, т. е. символизм, ставший для нас не только методом, но и просто (хоть это вовсе не просто!) образом жизни, -- играл с нами неприятные шутки. Вот некоторые из них, ради образчика.
Мы с Муни сидели в ресторане "Прага", зал которого разделялся широкой аркой. По бокам арки висели занавеси. У одной из них, спиной к нам, держась правой рукой за при­толоку, а левую заложив за пояс, стоял половой в своей белой рубахе и в белых штанах. Немного спустя из за арки появился другой, такого же роста, и стал лицом к нам и к первому половому, случайно в точности повторив его позу, но в обратном порядке: левой рукой держась за притолоку, а правую заложив за пояс и т. д. Казалось, это стоит один человек -- перед зеркалом. Муни сказал, усмехнувшись :
-- А вот и отражение пришло.
Мы стали следить. Стоящий спиною к нам опустил правую руку. В тот же миг другой опустил свою левую. Первый сделал еще какое-то движение -- второй опять с точностью отразил его. Потом еще и еще. Это становилось жутко. Муни смотрел, молчал и постукивал ногой. Внезапно второй стремительно повернулся и исчез за выступами арки. Должно быть, его позвали. Муни вскочил, побледнев, как мел. Потом успокоился и сказал :
-- Если бы ушел наш, а отражение осталось, я бы не вынес. Пощупай, что с сердцем делается.
В другой раз мы шли по Тверской. Муни говорил, что у него бывают минуты совершенно точного предвидения. Но оно касается только мелких событий.
-- Да, что там! Видишь, вон та коляска; У нее сейчас сломается задняя ось.
Нас обгоняла старенькая коляска на паре плохих лошадей. В ней сидел седой старичок с такою же дамой.
-- Ну, что же? -- сказал я. -- Что-то не ломается.
Коляска проехала еще сажен десять, ее уже заслоняли другие экипажи. Вдруг она разом остановилась против магазина Елисеева посреди мостовой. Мы подбежали. Задняя ось была переломлена посредине. Старики вылезли. Они отделались испугом. Муни хотел подойти попросить прощения. Я насилу отговорил его.
В тот же день, поздно вечером, мы шли по Неглинному проезду. С нами был В. Ф. Ахрамович, тот самый, который потом сделался рьяным коммунистом. Тогда он был рьяным католиком. Я рассказал ему этот случай. Ахрамович шутя спросил Муни:
-- А заказать вам нельзя что-нибудь в этом роде?
-- Попробуйте.
-- Ну, так нельзя ли нам встретить Антика? (В. М. Антик был издателем желтых книжек "Универсальной Библиотеки". Все трое мы в ней работали ).
-- Что ж, пожалуйста, -- сказал Муни. Мы приближались к углу Петровских линий. Оттуда, пересекая нам дорогу, выезжал извозчик. Поравнявшись с нами, седок снял шляпу и поклонился. Это был Антик.
Муни сказал Ахрамовичу с укором :
-- Эх, вы! Не могли пожелать Мессию.
Эта жизнь была утомительна. Муни говорил, что все это переходит уже просто в гадость, в неврастению, в душевный насморк. И время от времени он объявлял :
-- Предвестия упраздняются.
Он надевал синие очки, "чтобы не видеть лишнего", и носил в кармане столовую ложку и большую бутылку брома с развивающимся рецептом...


3.

Из неоконченного (d'inachevИ).

Муни не был ленив. Но он не умел работать. Человек замечательных способностей, интуиции порой необычайной, он обладал к тому же огромным количеством познаний. Но сосредоточиться, ограничить себя не мог. Всякая работа вскоре отпугивала его: открывались неодолимые сложности и трудности. О чем бы дело ни шло, -- перед Муни возникал образ какого то недостижимого совершенства, -- и у него опускались руки. Оказывалось, чего ни коснись -- за все надобно было браться чуть не с пеленок, а теперь время уже упущено.
Писал он стихи, рассказы, драматические вещи. В сущности, ничто ни разу не было доведено до конца: либо он просто бросал, либо не дорабатывал в смысле качества. Все, что он писал, было хуже, чем он мог написать. Разумеется, он всегда был полон проектов, замыслов, планов. Шутя над собой, говорил что у него, как у Козьмы Пруткова, главнейшие произведения хранятся в кожаном портфеле с надписью: ,,Из неоконченного (d'inachevИ) ".
В литературных оценках он был суров безгранично и почти открыто презирал все, что не было вполне гениально. При таких взглядах он имел несчастие быть до конца правдивым, -- во всем, что касалось литературы. Будучи в душе мягок и добр, он старался скрывать свои мнения вовсе, но уж ежели приходилось, -- он их высказывал без прикрас. В литературном мире он был неприятен и неудобен. На авторских чтениях в кругу друзей, когда хочется выслушивать одни комплименты, хотя бы предательские, он иногда умудрялся ис­портить весь вечер, начавшийся так приятно. Его старались не приглашать, потому что боялись и не любили: все, от маленьких литературных мальчиков до мужей прославленных и увенчанных. Кажется, кроме меня, только Б. К. Зайцев да покойный С. С. Голоушев (Сергей Глаголь) умели к нему подойти с любовью. А он в ней очень нуждался.
Чем лучше он относился к человеку, тем к нему был безжалостней. Ко мне -- в первую очередь. Я шел к нему с каждыми новыми стихами. Прослушав, он говорил :
-- Дай-ка, я погляжу глазами. Голосом -- смазываешь, прикрашиваешь.
В лучшем случае, прочитав, он говорил, что "это не так уж плохо". Но гораздо чаще делал утомленное и скучающее лицо и стонал :
-- Боже, какая дрянь! Или:
-- Что я тебе сделал дурного? За что ты мне этакое читаешь?
И начинал разбор, подробный, долгий, уничтожающий. Если я слишком упорствовал, отста­ивая свое творение, Муни, наконец, говорил:
-- Хорошо, будь по-твоему. Напечатай и под­пиши: Николай Поярков.
( Поярков был глубоко бездарный поэт, впрочем, несчастный и жалкий. Теперь его уже нет на свете ).
Должен признаться, что я относился к его писаниям приблизительно так же. И так же каж­дый из нас относился к себе самому. Из года в год мы заедали самих себя и друг друга изо всех сил. Истинно, никто бы не мог сказать, что мы кадили друг другу. ,,едкия осуждения" мы по совести предпочитали "упоительным похвалам". Только с началом войны, когда Муни уехал, я стал понемногу освобождаться из под его тирании. Я знал, что как ни полезна мне Мунина строгость, все же, в конце концов, она меня и задушит. Иногда наезжая с войны, Муни замечал это и откровенно сердился, словно ревнуя к чему-то или к кому-то. Под конец его последнего пребывания в Москве, как раз накануне его отъезда, я должен был читать стихи на каком то вечере в Политехническом музее. Муни сказал, что придет меня слушать, но за час до начала позвонил по телефону :
-- Нет, прости, не приду.
-- Почему?
-- Так, не сочувствую. Не нужно все это. Будь здоров.
И повесил трубку. Это был наш последний разговор. На другой день, не зайдя ко мне, он уехал, а еще через два дня его не стало.


4.

Тень от дыма.

В иные годы мы были почти неразлучны. Все свободное время (его было достаточно) про­водили вместе, редко у Муни, чаще у меня, а всего чаще -- просто на улицах или в ресторанах. Нескончаемые беседы на нескончаемые темы привели к особому языку, состоявшему из цитат, намеков, постепенно сложившихся терминов. Друг друга мы понимали с полунамека, другие не понимали нас вовсе -- и обижались. Но мы порой как бы утрачивали способность говорить на общепринятом языке. Надо признать, что, вероятно, в обществе мы были отчасти невыносимы.
Обычно вечер наш начинался в кафе на Тверском бульваре, а кончался поблизости, на углу Малой Бронной, в Международном ресторане. В большой, безобразной зале, среди мелко­шерстной публики, под звуки надрывисто-залихватского оркестра, в сени пыльных лавров, сперва за графином водки, потом за четвертин­кой Мартеля, мы просиживали до закрытия. Тогда выходили на улицу и в любую погоду (что были нам дождь и снег?) скитались по городу, забредая в Петровский парк и в Замоскворечье, не в силах расстаться, точно влюбленные, по нескольку раз провожая друг друга до дому, часами простаивая под каким-нибудь фонарем, -- и вновь начиная ту же прогулку. Был договор такой:
Куда бы ты ни поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое - б в сердце ни питал
Ты сокровенное мечтанье, --
конец вечера или хоть конец ночи должен быть проведен вместе. Назначались свидания в три, в четыре, в пять часов ночи. В ясную погоду, весной и летом, происходили свидания "у звезды": мы встречались на Тверском бульваре, когда светало и только из-за Страстного монастыря восходила утренняя звезда.
Все, что лежало за пределами этой нашей жизни, с ее символическим обиходом, воспри­нималось Муни, как докучная смена однообразных и грубых снов. Поскольку действительность была сном, она становилась бременем. Жизнь была для него "легким бременем": так он хотел назвать книгу стихов, которой никогда не суждено было появиться. В 1917 году она была подготовлена к печати его семьей и немно­гими близкими, в годы революции дважды побывала в типографии, однажды была вполне набрана, -- и все таки ее нет.
Все, за что брался Муни, в конце концов, не удавалось и причиняло боль, -- потому, вероятно что и брался - то он с тайным страхом и отвращением. Все "просто реальное" было ему нестерпимо. Каждое жизненное событие тяготило его и непременно каким то "другим концом" ударяло по нему. В конце концов, все явления жизни превращались для него в то, что он звал "неприятностями". Он жил в непрерывной цепи этих неприятностей. Чтобы их избежать, надо было как можно меньше соприкасаться к действительностью. Бывало, о чем ни расскажешь ему, что ни предложишь, -- он отвечал, мор­щась: "Ну, к чему это?" Он говорил, что ему противно и страшно "лить воду на мельницу действительности". Но всем, живущим без этого страха и отвращения, он завидовал. Од­нажды, осенней ночью, мы проходили мимо запертой Иверской часовни. На ступеньках сидели, стояли, лежали хромые, больные, нищие, расслабленные, кликуши. Муни сказал :
-- Знают, чего хотят. А ко мне, не к стихам, а ко мне самому, каков я есть, надо бы поставить эпиграф :
Другие дым, я тень от дыма,
Я всем завидую, кто дым.
Самая смерть его в шуме войны прошла незамеченной. Еще и теперь иногда меня спрашивают: "А где сейчас Муни? вы о нем ничего не знаете?"


5.

Семипудовая купчиха.

Муни состоял из широкого костяка, обтянутого кожей. Но он мешковато одевался, тяжело ступал, впалые щеки прикрывал большой боро­дой. У него были непомерно длинные руки, и он ими загребал, как горилла или борец.
-- Видишь ли, -- говорил он, -- меня в сущности нет, как ты знаешь. Но нельзя, чтобы это знали другие, а то сам понимаешь, какие пойдут неприятности.
И кончал по обыкновению цитатой:
-- Моя мечта, это воплотиться, но чтобы уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь тол­стую семипудовую купчиху.
В одном из его рассказов главный герой, Большаков, человек незадачной жизни, мучимый разными страстями и неприятностями, решает "довоплотиться" в спокойного и благополучного Перееславцева. Сперва это ему удается, но потом он начинает бунтовать, и, наконец, Перееславцев убивает его.
После одной тяжелой любовной истории, в начале 1908 года, Муни сам вздумал довопло­титься в особого человека, Александра Алексан­дровича Беклемишева (рассказ о Большакове был написан позже, именно на основании опыта с Беклемишевым). Месяца три Муни не был похож на себя, иначе ходил, говорил, одевался, изменил голос и самые мысли. Существованис Беклемишева скрывалось, но про себя Муни знал, что, наоборот -- больше нет Муни, а есть Беклемишев, принужденный лишь носить имя Муни "по причинам полицейского, паспортного порядка".
Александр Беклемишев был человек, отказавшийся от всего, что было связано с памятью о Муни, и в этом отказе обретающий возможность жить дальше. Чтобы уплотнить реаль­ность своего существования, Беклемишев писал стихи и рассказы; под строгой тайной посылал их в журналы. Но редакторы, только что печатавшие Муни, неведомому Беклемишеву возвращали рукописи, не читая. Только Ю. И. Айхенвальд, редактировавший тогда литературный отдел "Рус­ской Мысли", взял несколько стихотворений незнакомого автора.
Двойное существование, конечно, не облегчало жизнь Муни, а усложняло ее в геометрической прогрессии. Создалось множество каких то совсем уж невероятных положений. Наши "смыслы" становились уже не двойными, а четвер­ными, восьмерными и т. д. Мы не могли никого видеть и ничего делать. Отсюда возникали бездействие и безденежье. Случалось, что за день, за два, а однажды и за три дня мы вдвоем выпи­вали бутылку молока и съели один калач. В довершение всего, Муни бунтовал против Бекле­мишева ("лез из кожи", как мы назвали), и дело могло кончиться так, как впоследствии кончилось у Большакова с Переяславцевым. И вот однажды я оборвал все это -- довольно грубо. Уехав на дачу, я написал и напечатал в одной газете стихи за подписью -- Елисавета Макшеева. (Такая девица в восемнадцатом столетии существовала, жила в Тамбове; она заме­чательна только тем, что однажды участвовала в представлении какой то Державинской пьесы). Стихи посвящались Александру Беклемишеву и содержали довольно прозрачное и насмешливое разоблачение Беклемишевской тайны. Впоследствии они вошли в мою книгу "Счастливый Домик" под заглавием "Поэту". Прочтя их в газете, Муни не тотчас угадал автора. Я его застал в Москве, на бульварной скамейке, подавленным и растерянным. Между нами произошло объяснение. Как бы то ни было, разоблаченному и став­шему шуткою Беклемишеву оставалось одно -- исчезнуть. Тем дело тогда и кончилось. Муни вернулся "в себя", хоть не сразу. К несчастию, "беклемишевская история" и попытки "воплотиться в семипудовую купчиху" повлекли за собой другие, более житейския события, о которых сейчас рассказывать не время. Однако, мы жили в такой внутренней близости, и в ошибках Муни было столько участия моего, что я не могу не винить и себя в этой смерти.


6.

Обуреваемый негр.

Муни написал две маленькие"трагедии" довольно дикого содержания. Одна называлась "Обу­реваемый негр". Ее герой, негр в крахмальной рубашке и в подтяжках, только показывается в разных местах Петербурга: на Зимней Канавке, в модной мастерской, в окне ресторана, где компания адвокатов и дам отплясывает кэк -уок. Появляясь, негр бьет в барабан и каж­дый раз произносит приблизительно одно и то же:
"Так больше продолжаться не может. Трам-там-там. Я обуреваем". И еще: "Это-го ни-че-го не бу-дет".
В последнем действии на сцене, изображен поперечный разрез трамвая, который, жужжа и качаясь, как бы уходит от публики. В глубине, за стеклом виден вагоновожатый. Поздний вечер. Пассажиры дремлют, покачиваясь. Вдруг раз­дается треск, вагон останавливается. За сценою замешательство. Затем выходить театральный механик и заявляет:
-- Случилось несчастие. По ходу действия негр попадает под трамвай. Но в нашем театре вce декораций устроены так добросовестно и реально, что герой раздавлен на самом деле. Представление отменяется. Недовольные могут получить деньги обратно.
В этой "трагедии" Муни предсказал соб­ственную судьбу. Когда "события", которых он ждал, стали осуществляться, он сам погиб под их "слишком реальными" декорациями. Последнею и тягчайшей "неприятностью" реального мира оказалась война. Муни был мобилизован в самый день ее объявления. Накануне его явки в казарму я был у него. Когда я уходил, он вышел со мной из подъезда и сказал:
-- Кончено. Я с войны не вернусь. Или убьют, или сам не вынесу.
Оказалось, что, как еврей, он не был произведен в прапорщики, но неожиданно назначен чиновником санитарного ведомства. Его отпра­вили в сторону, противоположную фронту: в Хабаровск. Оттуда перебросили в Варшаву, а когда она была занята немцами -- в Минск. Но лазаретная жизнь для него оказалась не легче, чем была бы окопная. Приезжая иногда в отпуск, он старался не особенно жаловаться. Но его письма "оттуда" были полны отчаяния. "Реальность" насела на него самою страшной фор­мой. Все попытки, высвободить его, добиться хотя бы перевода в Москву, оказались тщетны. Началь­ство отвечало: ,,Ведь он в тылу. Чего же еще?" -- и по-своему было право.
Под конец и приезды его стали тяжелы. В последний раз, уезжая из Москвы 25-го марта 1916 года, он еще с дороги прислал открытку с просьбой известить об исходе одного дела, касавшегося меня. Но не только он не дождался ответа, а и открытка пришла, когда его уже не было в живых. По приезде в Минск, на рассвете 28 марта, Муни покончил с собой. Сохра­нился набросок песенки, сочиненной им, вероятно, в вагоне. Она называется "Самострельная".
Однажды, осенью 1911 года, в дурную полосу жизни, я зашел к своему брату. Дома никого не было. Доставая коробочку с перьями, я выдвинул ящик письменного стола и первое, что мне попалось на глаза, был револьвер. Искушение было велико. Я, не отходя от стола, позвонил к Муни по телефону:
-- Приезжай сейчас же. Буду ждать двадцать минут, больше не смогу.
Муни приехал.
В одном из писем с войны он писал мне: "Я слишком часто чувствую себя так, как -- помнишь? -- ты в пустой квартире у Михаила ".
Тот случай, конечно, он вспомнил и умирая: "наше" не забывалось. Муни находился у сослу­живца. Сослуживца вызвали по какому-то делу. Оставшись один, Муни взял из чужого письменного стола револьвер и выстрелил себе в правый высок. Через сорок минут он умер.

Биография с

liricon.ru/biografii-poetov/muniСамуил Киссин родился в Рыбинске 24 октября 1885 года. Отец, Виктор Израилевич Киссин, был купцом второй гильдии. До десяти лет Самуил Киссин воспитывался дома. Затем поступил в Рыбинскую гимназию, окончив которую в 1903 году с серебряной медалью, стал студентом юридического факультета Московского университета.

В студенческие годы друзьями Киссина были А. Койранский, А. Брюсов (младший брат поэта В. Брюсова), Б. Зайцев, вместе с которыми он пытался издавать газету «Студенческие известия» (вышел один номер в 1907 г.), еженедельник «Литературно-художественная неделя» (четыре номера), юмористические журналы «Вихрь» и «Красный факел» (ни одного номера не вышло).

Первое свое стихотворение Самуил Киссин (псевдоним «Муни», которым Киссин чаще всего подписывал свои произведения, стал и его прозвищем среди друзей, домашних и знакомых) опубликовал в 1906 г. в небольшом литературно-художественном журнальчике «Зори».

В том же году происходит его знакомство с Ходасевичем, перешедшее в тесную дружбу — в начале 1910-х гг. Киссин-Муни становится как бы вторым «я» Ходасевича («мы прожили в таком верном братстве, в такой тесной любви, которая теперь кажется мне чудесною», — вспоминал Ходасевич в 1926 г. в очерке «Муни», посвящённом памяти Киссина). В их стихах этих лет обнаруживаются следы взаимного влияния. Писал также прозу.

В 1909 г. женился на Лидии Яковлевне Брюсовой, младшей сестре поэта Валерия Брюсова. В апреле 1913 года Муни получил диплом об окончании Московского университета. В 1914, первый же день войны, году его призывают на военную службу, которую он проходил на правах вольноопределяющегося в гренадерском полку.

22 марта 1916 года, находясь в действующей армии, в приступе депрессии покончил с собой, Муни покончил жизнь самоубийством, застрелившись из револьвера, написав перед этим стихотворение «Самострельная». Всего при жизни Муни было опубликовано 18 стихотворений и 8 рецензий.

Большинство замыслов Муни остались нереализованными, многое из его наследия не собрано. В настоящее время отмечается некоторый рост интереса к его творчеству — исследователи склонны рассматривать его не только как несостоявшегося «литературного двойника» Ходасевича, но и как самостоятельную фигуру русского Серебряного века.

@темы: Манжеты, Так и живем, Прибить., Чудеса интуиции

---

Пусть же висит оно здесь во имя любви к прекрасному.

Cкачать Джем Кода бесплатно на pleer.com

Ибо нравится оно мне замечательно и давно. И притом теряется.

Надо организовать тему. И не одну. И вообще все организовать.
И принять ценное решение. И не одно.
Поэтому пусть висит.

@темы: Манжеты, Чудеса интуиции, Радости сенсорики

---

Все балуюсь картинками.

Результаты тестирования:

Вектор S P Sch C
h s e hy k p d m
+ 2 1 2 2 3 2 0 0
- 1 3 1 0 2 1 3 1
Реакция h+ s- e+ hy+ k+- p+ d- m0
Индивидуально - типологическая интепретация.
*k+.
Рассудочность, эмоциональная сдержанность, сосредоточенность на внутреннем мире собственных переживаний, оторванность от практических поблем, склонность к широким обобщениям, оригинальность и независимость суждений, своеобразие поступков, формальность и избирательность в общении, педантичность, недоверчивость, скрытность, замкнутость.
Созерцательная позиция, субъективная мотивация, раздвоенное "Я", стиль межличностного поведения интровертный.
Стиль мышления: формально-логический.
В стрессе блокировка или непредсказуемые действия, защитная реакция - бегство в мир фантазии.
Выбор профессии математик, бухгалтер, солдат,печатник, фермер, инженер, пpогpаммист, механик, лаборант, экономист, счетовод, прикладное творчество, поделка по дереву, скульптор, плотник, физик-теоретик,литературный критик.
Социальная направленность в сферу техники, экономики, сельского хозяйства.


*s-.
НЕСКОЛЬКО МЕНЕЕ ВЫРАЖЕНО:
Мягкость, добожелательность,склонность к идеализации объекта привязанности, сочувствие к людям, тенденция к самоограничению ради близких,склонность к глубокой привязанности при мало выраженной сексуальной озабоченности, миротворческие тенденции.Приоритет культурных ценностей.
Пpеобладает мотивация избегания неуспеха.
Стиль межличностного поведения сензитивный, уступчивый.
Тип восприятия: аналитический.
В стрессе - ограничительное поведение, повышение самоконтроля .
Защитный механизм - отказ от реализации намеpений.
Выбор профессии: медицинский работник,врач,медсестра, психотеапевт, психолог, парикмахер, маникюрша,воспитатель,библиотекарь, канцелярская или архивная работа, делопроизводство, научная работа,филология, искусствоведение.
Социальная активность в сфере культуры и гуманистической деятельности.


*d-.
НЕСКОЛЬКО МЕНЕЕ ВЫРАЖЕНО:
Избирательность в контактах, пессимистичность.
Глубокая привязанность к объекту любви или теплого отношения,постоянство, верность, консерватизм,склонность к отказу от pеализации своих потpебностей pади дpугих. Честность и искренность.
Интровертированность, пассивность.Преобладает мотивация избегания неуспеха.
В стрессе - блокировка, пассивное поведение. Защитная реакция - отказ от желаемого во избежание конфликта, интрапунитивные реакции /повышенное чувство вины/.
Стиль мышления: абстpактно-веpбальный .
Выбор профессии: антиквар,хранитель раритетов, коллекционер,литературный критик, банкир, врач-терапевт,экономист, делопроизводитель, работник библиотеки, музея.
Социальная направленность на сферу духовных ценностей.


Психоаналитическая интерпретация:
*h+.s-.
Пассивность, мягкость характера , уступчивость, развитое чувство вины. Мазохистические тенденции.
*e+.hy+.
Эмоциональная экзальтированность,"аффективное половодье",связанное с подчеpкнутой совестливостью и обостренным чувством справедливости.
*k+-.p+.
Сверхответственно относящийся к работе человек, не способный бросить свою профессиональную деятельность ни при каких обстоятельствах.
*d-.m0.
Сильная инерция утраченной связи и старых стереотипов.Нет готовности к переменам. Окаменение в контактах.
Начать тест заново

@темы: Кто позволил?, Прибить., (лже)(наука)

---

Cкачать 5 стихий Карнавал Лжи бесплатно на pleer.com

@темы: Так и живем, Логика этики

---

Мою пол под "Записки из подполья".
Узнаю себя.

@темы: Так и живем, Кто позволил?, Прибить., Чудеса интуиции, 脑死亡

---

...и ему снова предстояло жить и питаться.

Наконец-то свершилось мое более-менее полноценное знакомство с "Борисом Годуновым". Что само по себе хорошо, давно пора, а то уж прямо неприлично как-то.
Читаю Платонова. Воспринимается гораздо лучше Булгакова, при всей извращенности текста. У Булгакова текст глаже, мягче, без изощренности и вымученности, что ли. Он себе течет, течет, да и утекает в ильфпетровщину. Ильфа и Петрова я одобряю. И "Фауста" люблю. Но их смесь в одном тексте, да еще со всей этой лебединой песнью вымирающей интеллигенциии и вариациями евангельских сюжетов мой мозг переварить не может. Ну или не хочет. Это правильно, что в шестом классе. Общее впечатление примерно то же, как показал вчерашний урок, а жить проще. Но БГ перечитать всё равно придется. А у Платонова все предложения такие сфранкенштейненные... Надо было "Чевенгур" дочитать все-таки.
Песнь о Гайавате - презанятная.

@темы: renyxa, Чудеса интуиции

---

И вот уже мне стало стыдно...

Cкачать Агата Кристи Как на войне бесплатно на pleer.com

@темы: Так и живем, Логика этики

---

"Сидеть на посту" - говорят они. "Сидеть на посту".
СИДЕТЬ. НА. ПОСТУ.
Первая моя встреча с этим выражением произошла пару дней назад. Услышано в метро от группы девочек и мальчиков хипстерского вида и с характерными имбецильными глазами.
Нет, вслушайтесь. Она не сидит на посту. А вот мама - сидит.
Я даже не могут понять, чем оно меня так отчаянно раздражает. Не страдаю особым уважением к подобным вещам, равно как и припадками агрессивного граммар-нацизма. Года три последние, по крайней мере.
Сидеть этим людям имеет смысл:
а. На школьной скамье. Но это не поможет, кажется.
б. На хлебе и воде.
в. В местах не столь отдаленных.
Продолжать список не буду.
На десерт - если вбить это в Гугл, он пожалуется:"сижу на посту и не худею".

@темы: Так и живем, Кто позволил?